Лучшие цитаты Чарльза Буковски (360 цитат)

Если вы искали цитаты Чарльза Буковски, то на этой странице нашего сайта greednews.su мы собрали большую подборку лучших его цитат, афоризмов и её высказываний о разных вопросах жизни.

Чарльз Буковски — американский литератор, поэт, прозаик и журналист немецкого происхождения. Представитель так называемого «грязного реализма». Автор более двухсот рассказов, включённых в шестнадцать сборников, шести романов и более тридцати поэтических книг. Первые литературные опыты Буковски относятся к 1940-м годам, однако всерьёз писать он начал уже в зрелом возрасте — с середины 1950-х. Мы рады представить вам лучшие цитаты Чарльза Буковски.

Я не верю, что можно изменить мир к лучшему. Я верю, что можно постараться не сделать его хуже.

Одиночество укрепляет меня; без него я как без еды и воды. Каждый день без него обессиливает меня. Я не горжусь своим одиночеством, но я завишу от него.
Это все мое детство виновато, понимаешь. Я никогда не знал, что такое любовь…
Хорошо, когда есть куда пойти, когда всё плохо.
Когда случается плохое, пьешь в попытках забыть; когда случается хорошее, пьешь, чтоб отпраздновать; когда ничего не случается, пьешь, чтобы что-нибудь случилось.
Азартная игра подмена мастурбации.
Я обычно плох, но, когда я хорош, я хорош дьявольски.
Чтобы начать спасать мир, надо спасать одного человека за одним, спасать всех – это романтизм или политика.
Несчастье для меня — это быть в толпе. Быть в толпе людей и слушать их разговоры. От этого можно сойти с ума. Эти разговоры — разговоры умалишённых. Даже собаки говорят лучше. Раньше я делал так: я опускал шторы и не отвечал ни на звонки, ни на стуки в дверь примерно неделю. Я не вставал с постели, ничего не делал, никого не видел. Это очень помогает.
Видеть на экране всякое дерьмо стало столь привычным, что люди перестали отдавать себе отчет в том, что смотрят одно дерьмо.
Найди то, что ты любишь, и позволь этому убить себя.

Быть над добром и злом – в теории-то оно ничего, но чтобы жить дальше, выбирать всё-таки нужно…
Сначала люди всегда интересны. А потом, позже, медленно, но верно проявляются все недостатки, все безумие. Я теряю для них значение; и они значат меньше и меньше для меня.
Как и большинство из вас, я сменил столько работ, что чувствую себя так, будто меня выпотрошили, а кишки развеяли по ветру.
Я пишу трезвым, пьяным, когда мне хорошо и когда мне плохо. У меня нет никакого особого поэтического состояния.
В жизни вам ничего не обещано. С вами не заключали никакого контракта.
— Кое-кто и до сих пор считает, что ваши стихи — трата времени.
— А что не трата времени? Некоторые собирают марки или бабушек своих убивают. Мы все просто ждём, занимаемся мелочами и ждём смерти.
Если ты скотина, так и скажи. А то кто-нибудь другой скажет. Но если скажешь первым, они обезоружены.
Мы даже не просим счастья, только немного меньше боли.
Вся проблема была в том, что приходилось выбирать между одним злом и другим. Результаты выбора не имели никакого значения, всё равно вас брали за жабры и имели по полной программе, к двадцати пяти годам большинство людей уже становились полными кретинами.
Целоваться – это интимнее, чем ебля. Поэтому мне никогда не нравилось, если мои подружки ходят и целуют мужиков. Лучше б трахали.
Никто никогда не может быть вполне уверен в том, что сделает.
Возьмите семью, подмешайте в нее веру в Бога, приправьте ароматом чувства Родины, добавьте десятичасовой рабочий день и получите то, что нужно, — ячейку общества.
Некоторые люди не умеют сходить с ума – у них ужасно скучные жизни.
Если у тебя получилось обмануть человека, это не значит, что он дурак, — это значит, что тебе доверяли больше, чем ты этого заслуживаешь.
Я не слишком-то смотрю на людей. Это мешает. Если долго смотришь на кого-то, то начинаешь становиться похожим на него. Люди… По большей части я могу обойтись и без них. Они опустошают меня, а не наоборот. Я не испытываю уважения ни к одному человеку. Из-за этого у меня бывают проблемы… Я вру, но, поверь мне, это правда.
Если не можете быть джентльменом, так не будьте хотя бы свиньей.
Покажите мне одинокого человека, который, живя сам, содержит в порядке кухню, и я в 8 случаях из 9 докажу, что у него отвратительный характер.
Кому захочется оставаться там, где его не хотят?

Чем больше рек пересёк, тем больше о реках знаешь — то есть, если пережил и быстрины, и пороги. А это иногда может оказаться довольно круто.
Да он пиздой одержимый, только и всего. Очень все просто, он пиздострадалец.
Всегда будет что-то, что захочет разрушить нашу жизнь. Все зависит от того — что или кто встретится первым. Однако надо всегда быть готовым к встрече.

Разумеется, человека можно любить, — если знаешь его не слишком близко.
В этом мире каждый должен чем-то заниматься. Кто-то придумал это правило, что каждый должен чем-то заниматься. Каждый должен кем-то стать. Дантистом, пилотом, полицейским, швейцаром, священником. Иногда я устаю даже думать о том, кем я не хочу быть; что я не хочу делать, куда не хочу ехать. К примеру, в Индию. Или не хочу чистить зубы, или спасать китов. Я никогда не понимал этот мир.

Что ни дай роду людскому, все он исцарапает, искромсает и обгадит.
Интеллектуал о простой вещи говорит сложно — художник сложную вещь описывает простыми словами.

Как можно доверять существу, которое каждый месяц кровоточит и не умирает?!
Если у вас почти не осталось души и вам об этом известно, значит, душа у вас ещё есть.
Когда тетка пошла против тебя, забудь про нее. Они могут любить, но потом что-то у них внутри переворачивается. И они могут спокойно смотреть, как ты подыхаешь в канаве, сбитый машиной, и плевать на тебя.
С моими взглядами на жизнь первое дело — избегать общения с людьми. Чем меньше мне их попадается, тем лучше я себя чувствую.
Не знаю, бывает ли с вами такое… Иногда мне становится так плохо, что любая мелочь – например, птица на проводе, кажется удивительно величественной, как симфония Бетховена. А потом ты забываешь об этом и все возвращается на свои места.
Большинство так называемых смелых людей лишены воображения. Они не могут себе представить, что произойдет, если что-то вдруг пойдет не так. Настоящая отвага подавляет воображение, и заставляет людей делать то, что они должны делать.
Все женщины разные. В основном они кажутся сочетанием лучшего и худшего — и волшебного, и ужасного. Я, впрочем, рад, что они существуют.

Грустно и странно – прожили жизнь идиотами и умерли как кретины и дуралеи.
Я не был ни мизантропом, ни женоневистником, но мне нравилось одиночество. Хорошо сидеть себе где-нибудь в закутке, курить и попивать. Я всегда был лучшей компанией самому себе.
Потенциал ни фига не значит. Это надо делать.
Бывают дни, когда лучше всего не вылазить из постели и натянуть одеяло на голову.
Человеческие отношения вообще странны. Я имею в виду, вот ты некоторое время – с одним человеком, ешь с ним, и спишь, и живешь, любишь его, разговариваешь, ходишь везде, а затем это прекращается. Наступает короткий период, когда ты ни с кем, потом приезжает другая женщина, и ты ешь теперь с ней, и ебешь ее, и все это вроде бы так нормально, словно только ее и ждал, а она ждала тебя. Мне всегда не по себе в одиночестве; иногда бывает хорошо, а по себе – ни разу.

Зачем убивать столько рождественских елей, чтоб отметить один — единственный день рождения?
День за днём я спускаю время в сортир.
Красота — пустяк. Ты и сам не понимаешь, как тебе повезло, что ты некрасив, ведь если ты нравишься людям, то знаешь, что дело в другом.
Любой дурак может выхарить себе какую-нибудь работу: наоборот только мудрый человек может обойтись без неё.

Я думаю, мне выпить надо.
Одна радость — слушать соседей. Это помогает понять, что не одному тебе сбили холку, что не у тебя одного крыша поехала.

Легко писать о блядях, но писать о хорошей женщине несоизмеримо трудней.
Самое худшее — что я схожу именно за того, кем не являюсь: за хорошего человека. Я способен проникать в жизни других, потому что они мне доверяют. Я делаю свою грязную работу по-легкому.

В двадцать пять гением может быть любой. В пятьдесят для этого уже что-то надо сделать.
Лучшие зачастую кончают самоубийством, просто чтобы свалить. А те, кто остался, так и не могут понять, почему кто-то вообще хочет уйти от них.
Разница между диктатурой и демократией следующая: демократия – сначала голосуем, потом слушаем. Диктатура – не тратим драгоценное время на бесполезное голосование.

Мистер Буковски, что такое любовь? — Что? Это что-то вроде тумана утром. Когда вы просыпаетесь задолго до рассвета. Он исчезает быстро. Так и чувства сгорают. — Правда? — Я убежден. — И чувства сгорают? — Да, очень быстро. Любовь — это просто туман, который рассеивается с первым же лучом реальности.
У меня любимый день – понедельник. Все возвращаются на работу, и никто глаза не мозолит.
– Никто из нас точно не знает, как пользоваться сексом, что с ним делать, – сказал я. – Для большинства людей секс – просто игрушка: заводи и пускай бегает. – А любовь? – спросила Вэлери. – Любовь – это нормально для тех, кто справляется с психическими перегрузками. Это как тащить на спине полный мусорный бак через бурный поток мочи.
Впервые поцеловаться, впервые потрахаться – в этом есть что-то драматическое. Поначалу люди интересны. Со временем, медленно, но верно открывается вся ущербность, все сумасшествие. Я значу для них все меньше и меньше, они значат все меньше и меньше для меня.
Вера хороша для тех, у кого она есть. Только не надо грузить этим меня. У меня веры в моего водопроводчика больше, чем в вечную жизнь. У водопроводчиков хорошая работа, они поддерживают сток дерьма.
И в убийствах лучшие те, кто проповедует против них,
И в ненависти лучшие те, кто проповедует любовь,
И в войне, наконец, лучшие те, кто проповедует мир.
Казалось, что когда из повседневной жизни уберёшь напряг и безумие, опираться больше как бы и не на что.
Пьянство — это форма самоубийства, когда тебе позволено возвращаться к жизни и начинать всё заново на следующий день.
Когда я вижу человека с чистой квартирой, я знаю: с ним что-то не в порядке. А если там слишком чисто, то он ***.
Я снова был влюблен, я был в беде…
Откуда появляются женщины? Запас их неистощим. Каждая – особенная, разная. У них письки разные, поцелуи разные, груди разные, но мужику в одиночку столько не выпить: их слишком много, они закидывают ногу на ногу, сводя мужиков с ума. Что за пиршество!
Женщины: мне нравятся цвета их одежды; то, как они ходят; жестокость в некоторых лицах; время от времени чистая красота в каком-нибудь лице, абсолютно и завораживающе женском. Они смогут с нами это делать: они гораздо лучше составляют планы и лучше организованы. Пока мужчины смотрят профессиональный футбол, или пьют пиво, или шастают по кегельбанам, они, женщины эти, думают о нас, сосредотачиваются, изучают, решают — принять нас, выкинуть, обменять, убить или просто-напросто бросить. В конечном итоге, едва ли это имеет значение; чтобы они ни сделали, мы кончаем одиночеством и безумием.
Мы живем, постоянно попадая в ловушки. Никто не может избежать западни. Главное понять, попался ты или нет. Если ты в ловушке и не осознал это, тебе — конец.

Ну, ты знаешь, как это обычно бывает с людьми: «Вау, сегодня вечерпятницы, а ты что делаешь? Просто сидишь тут?» — «Да». Потому что снаружи ничего нету. Только тупость. Тупые люди собираются с тупыми людьми. Пускай отупляют себя. Я никогда не страдал от необходимости пойти куда-нибудь вечером. Я прятался в барах, потому что не хотел прятаться на фабриках. Вот и все. Приношу извинения миллионам, но я никогда не был одинок. Я люблю себя. Я — самое лучшее развлечение из того, что у меня есть. Давайте пить больше вина!
Пока мужчины смотрят профессиональный футбол, или пьют пиво, или шастают по кегельбанам, они, женщины эти, думают о нас, сосредотачиваются, изучают, решают – принять нас, выкинуть, обменять, убить или просто-напросто бросить.
Я подумал: многие люди Принимают любую мелочь Слишком близко к сердцу, чёрт подери.
Очень немногие красивые женщины стремятся показать на людях, что они кому-то принадлежат.
Вечно никакой гармонии. Люди просто слепо хватают, что под руку попадается: коммунизм, здоровую пищу, дзэн, серфинг, балет, гипноз, групповую терапию, оргии, велосипеды, травы, католичество, поднятие тяжестей, путешествия, уход в себя, вегетарианство, Индию, живопись, письмо, скульптуру, композиторство, дирижерство, автостоп, йогу, совокупление, азартную игру, пьянство, тусовку, мороженый йогурт, Бетховена, Баха, Будду, Христа, тактические ракеты, водород, морковный сок, самоубийство, костюмы ручной выделки, реактивные самолеты, Нью-Йорк, – а затем все это испаряется и распадается. Людям надо найти себе занятие в ожидании смерти. Наверное, мило иметь выбор.

Люди не могут любить друг друга одинаково. Некоторые любят настолько, насколько им хватает гордости, а некоторые — на сколько хватает жизни…
Нет такой вещи как красота, особенно в человеческом лице, в том, что мы называем физиономией. Это всё подсчитанная и воображаемая подгонка. Мол если нос не слишком торчит, бока в порядке, если уши не слишком большие, если волосы длинные… Это мираж обобщения. Люди думают, что определённые лица красивы, но, на самом деле, они таковыми не являются, математически равны нулю. Настоящая «красота», конечно, исходит от характера, а не от того, какой формы брови.
Потом мы заснули. Вернее, она заснула. Я обнимал ее сзади. Впервые я подумал о женитьбе. Я знал, что конечно где-то в ней есть недостатки, их пока не видно. Начало отношений — всегда самое легкое. Уже после начинают спадать покровы, и это никогда не кончается. И все же я думал о женитьбе. Я думал о доме, о кошке с собакой, о походах за покупками в супермаркеты. У меня ехала крыша. И мне было до балды.
Дурной тон используют в миллион раз больше, чем хороший.

Алкоголь, возможно, одна из величайших вещей на Земле, и мы неплохо ладим. Он разрушителен для большинства людей, но не для меня. Все то, что я создаю, я делаю, пока пьян. Даже с женщинами. Понимаешь, я всегда был сдержан во время секса, а алкоголь сделал меня более свободным, сексуально свободным. Это облегчение, потому что я, в общем-то, довольно робок и замкнут, а алкоголь позволяет мне быть этаким героем, широко шагающим сквозь время и пространство, совершая все эти геройские поступки… Так что я люблю его… да!
Сколько хороших мужиков оказалось под мостом из-за бабы.
Я рад, что не влюблен, что не счастлив от всего мира. Мне нравится быть со всем остальным на ножах. Влюбленные часто раздражительны, опасны. Утрачивают ощущение перспективы. Теряют чувство юмора. Превращаются в нервных, занудных психотиков. И даже становятся убийцами.

Хорошего человека в наше время трудно найти.
Человек — унылое животное, которое впустую растрачивает свой потенциал.
Я сажусь в набитый автобус, смотрю на людей — и я несчастен, потому что чувствую: они все почему-то неправильные. Не потому, что у них Бога нет, не потому, что трезвые, — с ними что-то другое не так… Чтобы вырваться на свободу, нужна поистине дерзкая, изобретательная душа.
Честолюбие редко помогает таланту. Другое дело — удача. Талант всегда плетется за ней по пятам.
Неудачный день. И неделя. И месяц. И год. И жизнь. Будь она проклята.
Если б я родился женщиной, то наверняка стал бы проституткой. Коль скоро я родился мужчиной, я желал женщин постоянно – чем ниже, тем лучше. Однако женщины – хорошие женщины – пугали меня, поскольку, в конечном итоге, требовали себе всю душу, а то, что от меня еще оставалось, я хотел сберечь.
Мужику нужно много баб только тогда, когда все они никуда не годятся. Мужик может вообще личность свою утратить, если будет слишком сильно хреном по сторонам размахивать.
Иногда и посреди преисподней можно найти доброту.
Когда я пьян, а она безумна, мы почти друг друга стоим.
Я слишком хорошо знаю свои недостатки, чтобы требовать взаимной любви.
На экране мерзость, обман и кровь;
прокаженные, источающие любовь;
глумливые жабы, оценивающие
небесную необъятность,
сводящие мужскую честь и мораль
в необязательную вероятность.

Ди Ди знала: что случилось с одним, случалось с большинством из нас. Жизни наши не так уж сильно различаются – хоть нам и нравится думать, будто это не так.

Просто жить, пока не умрёшь, — уже тяжёлая работа.

У каждого человека свой личный ад, и не один.
Сидеть там с Кэтрин было странно. Человеческие отношения вообще странны. Я имею в виду, вот ты некоторое время – с одним человеком, ешь с ним, и спишь, и живешь, любишь его, разговариваешь, ходишь везде, а затем это прекращается. Наступает короткий период, когда ты ни с кем, потом приезжает другая женщина, и ты ешь теперь с ней, и ебешь ее, и все это вроде бы так нормально, словно только ее и ждал, а она ждала тебя. Мне всегда не по себе в одиночестве; иногда бывает хорошо, а по себе – ни разу.
Для всех в конечном итоге все упирается в ожидание. Ты все ждешь и ждешь – больницы, врача, сантехника, психушки, тюрьмы, маму-смерть, в конце концов. Сначала сигнал – красный, затем – зеленый. За ожиданием граждане мира едят еду и смотрят телевизор, переживают за свою работу или за ее отсутствие.
100.Когда одолеешь определённое количество порядочной литературы, оказывается, что таковой больше не осталось. Приходится писать её самому.

Я женат, но без жены. Моя жена – это моя собственная жизнь.
Писатели – это отчаянные люди, и когда у них появляется надежда, они перестают быть писателями.
Хочешь знать кто твой друг? Попади в тюрьму.

Если солжешь человеку насчет его таланта только потому, что он сидит напротив, это будет самая непростительная ложь из всех, поскольку равносильна тому, чтобы сказать: давай дальше, продолжай, — а это, в конечном итоге, худший способ растратить жизнь человека без истинного таланта. Однако, многие именно так и поступают — друзья и родственники, главным образом.
Секс великая вещь только тогда, когда больше нечем заняться.
Моя мать, несчастная рыбка,
Хотела быть счастливой, избиваемая два или три
Раза в неделю, говорила мне быть счастливым «Генри, улыбнись!
Почему ты никогда не улыбаешься?»
И затем она улыбалась, показывая пример, и это была
Самая грустная улыбка, которую я когда-либо видел.
Самое большое, на что можно надеяться в отношениях между двумя людьми, решил я, — это два с половиной года.
Вся проблема была в том, что приходилось выбирать между одним злом и другим. Результаты выбора не имели никакого значения, всё равно вас брали за жабры и ебали по полной программе, к двадцати пяти годам большинство людей уже становились полными кретинами. Целая нация болванов, помешавшихся на своих автомобилях, жратве и потомстве.
Какие же скучные люди. По всей земле. И размножаются почкованием. Вонючий зверинец. Земля кишит ими.

Что случилось с одним, случалось с большинством из нас. Жизни наши не так уж сильно отличались друг от друга — хоть мы и любили считать, что это не так.
По-моему, поударять лицом в грязь ни для кого не лишне. По-моему, никому не повредит познакомиться с больницей и тюрьмой. По-моему, всякий должен знать, что такое провести без пищи 4-5 дней. По-моему, жизнь с психованной женщиной хорошо сказывается на характере. По-моему, с особым весельем и облегчением пишется после того, как засадишь проститутке. Эти умозаключения родились у меня оттого, что все мною встреченные стихоплеты были сопливыми медузами и подхалимами. Им нечего было о себе поведать за исключением того, что эгоистичные слабаки.
Политика — это как женщины: увлечёшься ею всерьёз, и в конце окажется, что ты эдакий дождевой червяк, раздавленный башмаком докера.

Чем дольше знаешь людей, тем заметнее их чудачества. Иногда чудачества забавные – в самом начале.

Обычно люди намного лучше в письмах, чем в реальности. В этом смысле они очень похожи на поэтов.
Нищета и невежество порождают собственную истину.
Всегда кто-нибудь испортит тебе день, а то и всю жизнь.

Очень грустно, всё очень грустно — живём всю жизнь как идиоты и в конце концов умираем.
Не раздевайте мою любовь, там может быть манекен. Не раздевайте манекен, а вдруг там моя любовь.
— Вы боитесь умирать?
— Кто — я? Ну уж нет! Я так близко к смерти подходил пару раз, что не боюсь. Когда к ней так близко, тебе, пожалуй, даже хорошо. Ты просто такой: «Ну ладно, ладно». Особенно, по-моему, если в Бога не веришь, тебя не волнует, куда попадёшь — в рай или ад, и ты просто отбрасываешь всё, чем занимался. Грядёт какая-то перемена, новое кинопокажут, поэтому, что бы там ни было, ты говоришь: «Ладно». Когда мне было тридцать пять, меня в больнице объявили покойником. А я не умер. Я вышел из больницы — причём мне велели никогда больше не пить, или я точно умру, — и прямым ходом отправился в бар, где и выпил пива. Нет, два пива!
Мой друг Уильям счастливый человек — чтобы страдать, ему не хватает воображения.
В мире слишком много холода. Если б только люди могли договориться обо всем, было бы по-другому.
Просыпаешься утром, вылезаешь из-под одеял, садишься на постель и думаешь: чёрт подери, что же дальше-то?
Казалось, что когда из повседневной жизни уберёшь напряг и безумие, опираться больше как бы и не на что.
Ничего никогда не настраивается. Люди просто слепо хватают, что попадается под руку: коммунизм, здоровую пищу, дзен, серфинг, балет, гипноз, … — а затем всё это испаряется и распадается. Людям надо найти, чем заняться в ожидании смерти.

Проблема этого мира в том, что воспитанные люди полны сомнений, а идиоты полны уверенности.
Дела шли хорошо, но неизвестно куда.
Сукин сын, подумал я, то у тебя аж две бабы, а через минуту – уже ни одной.
Люди обязаны друг другу некой верностью, что ли, — даже если не женаты. В каком-то смысле, доверие должно заходить ещё глубже именно потому, что оно не освящено законом.
Человеческие отношения всё равно не работают. Только в первых двух неделях есть какой-то кайф, потом участники теряют всякий интерес. Маски спадают, и проглядывают настоящие люди: психопаты, имбецилы, одержимые, мстительные…
Пью. В основном когда стучу на машинке или когда рядом люди. Я плохо себя чувствую в обществе, а как надерусь, все как-то расплывается.
Впервые я прочитал Селина лёжа в кровати с большой коробкой крекеров «Ритц». Я начал его читать и есть эти крекеры, и смеялся, и ел крекеры. Я прочитал весь роман за один присест, опустошив всю коробку «Ритца». И потом попытался встать за водой. Ты должен был на это посмотреть — я не мог пошевелиться. Вот, что делает с тобой хороший писатель. Он чертовски близок к тому, чтобы прикончить тебя… впрочем, с плохим тоже самое.

Я не рассчитываю, что каждый будет гением, но нипочём бы не догадался, что столько народу кинется в идиотизм с таким апломбом.
Депрессия, самоубийство часто оказывались результатом неправильной диеты.
Мне всегда больше нравилось самому гостить у женщин, а не когда они гостят у меня. От них всегда можно уйти.

Всё хорошее, что было в наших отношениях, походило на крысу, которая расхаживала по моему желудку и грызла внутренности.
Возраст не преступление, просто многие стареют плохо.
Мёртвые сожаленья — как звёзды морские, выброшенные прибоем.
Когда меня разрывает на части, я смотрю на своих кошек. У меня их девять. Просто наблюдаю, как одна из них спит или дремлет, и расслабляюсь. Писательство — это тоже моя кошка.

Пьянство – эмоциональная штука. Оно вытряхивает нас из обыденности ежедневной жизни, из всего привычного. Выдергивает из тела и ума, бросает о стену. У меня есть ощущение, что пьянство – это такая форма суицида, при которой ты можешь вернуться к жизни и начать все сначала на следующий день. Это словно убить себя и возродиться вновь. Полагаю, на сегодняшний день я прожил около десяти или пятнадцати тысяч жизней.
Отцу нравилось пороть меня ремнём для правки бритвы. Матьего поддерживала. Грустная история.
Только пропустив пару стаканчиков, я начинаю ощущать ту волшебную гибкость в членах, которая даёт чувства полёта…
ровно в 12.00
в ночь с 1973 на 1974
в Лос-Анджелесе
дождь начал стучать
по пальмовым листьям за моим окном
сирены и мигалки
ездили по городу
и гремели
я пошёл спать в девять утра,
погасив свет,
распихав по конвертам
их веселье, их счастье,
их крики, их картонные шляпы,
их автомобили, их женщин,
их жалких пьяниц…
канун Нового Года
всегда ужасает меня —
жизнь знает, сколько лет.
Хорошо иметь целую кучу котов вокруг. Если чувствуешь себя плохо — посмотри на кошек, тогда тебе станет лучше, потому что они все знают, знают таким, какое оно есть на самом деле. Их ничем не удивишь. Они просто знают. Они спасители. Чем больше у тебя котов, тем дольше ты проживешь. Если у тебя сто котов, то ты проживешь в десять раз дольше, чем если бы у тебя было только десять. Однажды это обнаружится, и люди станут заводить по тысяче кошек и жить вечно. Это в самом деле смешно.
Человек — унылое животное, которое впустую растрачивает свой потенциал. Я сажусь в набитый автобус, смотрю на людей — и я несчастен, потому что чувствую: они все почему-то неправильные. Не потому, что у них Бога нет, не потому, что трезвые, — с ними что-то другое не так… Чтобы вырваться на свободу, нужна поистине дерзкая, изобретательная душа.
Адвокаты, врачи и дантисты обирают людей до нитки. Писателям остаётся помирать с голодухи, кончать жизнь самоубийством или сходить с ума.
Самое худшее для писателя — знать другого писателя, а тем паче — несколько других писателей. Как мухи на одной какашке.

Если то, что писатель написал, издавалось и расходилось во многих, многих экземплярах, исатель считал себя великим. Если то, что писатель писал, издавалось и продавалось средне, писатель считал себя великим. Если то, что писатель писал, вообще никогда не издавалось, и у него не было денег, чтобы напечатать это самому, то он считал себя истинно великим.
Я хожу по комнатам мёртвых, по улицам мёртвых, городам мёртвых — людей без глаз, без голов; людей с фабричными чувствами и стандартными реакциями; людей с газетными мозгами, телевизионными душами и школьными идеалами.

Когда не умеешь ничего делать, им и становишься – экспедитором, приёмщиком, кладовщиком.
— О каком недостатке в других вы больше всего сожалеете?
— О кошмарных рожах и племенных инстинктах.
Если хочешь пить — пей; если хочешь ебаться — выкинь бутылку нафиг.
Я — как избалованный старшеклассник. Да я хуже любой бляди; блядь только забирает твои денежки и больше ничего. Я же забавляюсь с жизнями и душами, как будто они — мои игрушки. Как могу я называть себя человеком? Как могу писать стихи? Из чего состою?

Утешал тот факт, что я и не стремился кем-либо стать. И, несомненно, в этом преуспевал.

Возьмите, например, Рождество. Ага, возьмите его отсюда к чёрту.

На экране мерзость, обман и кровь; прокаженные, источающие любовь; глумливые жабы, оценивающие небесную необъятность, сводящие мужскую честь и мораль в необязательную вероятность.
В уме у себя я мог изобретать мужчин, поскольку сам был таким, но женщин олитературить почти невозможно, не узнав их сначала как следует.
Все воображают себя особенными, привилегированными, исключительными. Даже уродливая старая перечница, поливающая на крылечке герань.
Ноги для меня — первое дело. Это первое, что я увидел, когда родился. Но тогда я пытался вылезти. С тех пор я стремлюсь в обратную сторону, но без большого успеха.
Птица была симпатичная. Она смотрела на меня, а я смотрел на неё. Потом она издала слабенький птичий звук «чик!» — и мне почему-то стало приятно. Мне легко угодить. Сложнее — остальному миру.
Большинство начинают вопить о несправедливости, только когда это касается их лично.
Есть такие люди — сразу же после первой встречи начинаешь их презирать.

Я пытался убедить себя, что чувство вины – просто своего рода заболевание. Что именно люди без вины добиваются в жизни прогресса. Люди, способные лгать, обманывать, люди, всегда знающие, как срезать угол.
Любовь — это для гитаристов, католиков и шахматных маньяков.
Когда ты пьян, мир по-прежнему где-то рядом, но он хотя бы не держит тебя за горло.
— Я думаю, мне выпить надо. — Выпить почти всем надо, только они об этом не знают.
Если солжёшь человеку насчёт его таланта только потому, что он сидит напротив, это будет самая непростительная ложь из всех, поскольку равносильна тому, чтобы сказать: давай дальше, продолжай, — а это, в конечном итоге, худший способ растратить жизнь человека без истинного таланта. Однако, многие именно так и поступают — друзья и родственники, главным образом.

Во мне много пуританского. А пуритане наслаждаются сексом больше кого бы то ни было.
— Первое, что мне в тебе понравилось, – говорила Лидия, – это что у тебя нет телевизора.
Она встала и вышла вон. Никогда в жизни я не видел такого зада. Не поддаётся описанию. Не поддаётся ничему. Не мешайте мне сейчас. Я хочу о нём подумать.
Со всеми остальными нами всё будет в порядке, пока бедняки не научатся делать атомные бомбы у себя в подвалах.

Бог – это крюк в небесах.
Шизофреничка. Красивая шизофреничка. Что-то или кто-то рано или поздно её окончательно скосит. Надеюсь, это буду не я.
Мы только и делаем, что дрыхнем, жрём, валяемся везде, да трахаемся. Как слизни. Слизневая любовь, вот как это называется.
Пока у человека есть вино и сигареты, он может многое вынести.
Всё — эскапизм: играть в гольф, спать, есть, гулять, спорить, бегать трусцой, дышать, трахаться…
Каждый день я вижу двух-трёх человек, пролетающих без оглядки на красный свет светофора, как будто его вообще не существует. Я не проповедник, но я могу вам сказать следующее: жизнь, которую ведут люди, делает их сумасшедшими, и это безумство проявляется в манере вождения.
Когда я был моложе, у меня постоянно была депрессия. Но сейчас самоубийство больше не казалось возможностью жизни. В моём возрасте остаётся очень мало чего убивать. Хорошо быть старым, чтобы там ни говорили.

Толпа обожала нокауты. Она орала, когда кого-нибудь из боксёров вырубали. Били ведь они сами. Может, тем самым лупили своих боссов или жён. Кто знает? Кому какое дело? Ещё пива.
Почему ты не можешь порядочно к людям относиться? — спросила она.
Может, я — нехороший человек. Бывают разные виды и степени, сама ведь знаешь.
…человек, в конце концов, становится параноиком, когда у него по триста бодунов в году.
Лучшие зачастую кончают самоубийством, просто чтобы свалить. А те, кто остался, так и не могут понять, почему кто-то вообще хочет уйти от них.
Главная достопримечательность тюремного каземата – отсутствие солидной барной стойки и горячительных напитков, которые соблазняют неискушенных посетителей.
Витать в облаках, возвышаясь над ордами добра и зла, конечно, привлекательно, но нереально. Приземленность позиции требует конкретного выбора для дальнейшей устоявшейся жизни.
Стильное занудство – это занятия искусством.
Человеческие отношения на первом этапе интересны и притягательны. Затем идет занудство, быт, рутина. Тогда в первых рядах появляются извращенцы, маньяки, садисты, разбойники, воры, которые приносят в суеты бытия изюминку, интерес и адскую новизну. Дьявольские пляски проходят на костях человеческих под аккомпанемент всеобщих оваций.
Человечество – с самого начала развивалось без вас.

Мы проиграли свою историю, как куча пьяниц, которые засиделись в баре, играя в кости.
Жанна Дарк имела стиль. Иисус имел стиль.
Сложное, гений опишет простыми словами.
Чтобы сделать скучной вещью в стиле, теперь вот что я называю искусством.
Еда полезна для нервов и состояния духа. Мужество происходит из живота, а всё остальное от отчаянья.
Война. Я девственник. Ну разве это вообразимо – жертвовать своей задницей ради каких-то безумцев, даже не познав женщину?
Не иметь ничего тоже довольно трудно. Просто другая ноша.
Если я несчастен, значит я бездарен.
Не вставайте с постели раньше полудня.
Деньги — как секс. Они кажутся необходимыми, когда их нет.
Одной из неудач Демократии является то, что большинство голосов обеспечивает нам общего лидера, который потом и приводит общество к тотальной апатии и предсказуемости.
Так, я — человек, обуянный проблемами, и полагаю, что большинство их создаю я сам.

200.Мысль, как известно, творит реальность, и возможности иногда воплощаются в жизнь уже в силу того, что о них кто-то задумался.
Надо быть жестоким, безжалостным сукиным сыном, и тогда жить станет легче. Сильные правят миром.
Когда чьи-нибудь проблемы совпадают с твоими и кажется, что друг по несчастью просто делится ими с тобой, — это здорово.

Мне нравилось быть пьяным. Я понял, что полюблю пьянство навсегда. Оно отвлекало от реальности, а если мне удастся отвлекаться от этой очевидности как можно чаще, возможно, я и спасусь от нее, не позволю вползти в меня.

Этого мало — просто делать свою работу. Надо ещё проявлять к ней интерес.

Вот скажите, как можно любить свою работу и вообще наслаждаться жизнью, если тебе каждый день надо просыпаться по будильнику в половине седьмого утра, подниматься с постели, одеваться, насильно впихивать в себя завтрак, срать, ссать, чистить зубы, причёсываться, трястись в переполненном общественном транспорте — для того, чтобы не опоздать на работу, где ты будешь вкалывать целый день, делая немалые деньги, только не для себя, а для какого-то дяди, и при этом ещё от тебя будут требовать, чтобы ты был благодарен, что тебе предоставили такую возможность?!

Женщина — это работа на полный рабочий день. А если ты выбираешь профессию, приходится выбирать что-то одно.
Иногда я смотрел на свои руки и видел, что мог стать великим пианистом или еще кем-нибудь.
И чем же занимались мои руки? Чесали яйца, выписывали чеки, завязывали h-c, спускали воду в унитазе и т. д. Прошляпил я свои руки. И мозги. Я сидел под дождем.
Лучший способ научиться писать — читать хороших писателей и жить.
— Мне нравится развивать свой интеллект.
— Это тебе не помешает. Тут есть над чем поработать.
Два величайших изобретения человечества — кровать и атомная бомба. Первое позволяет ни в чём не участвовать, второе лишает возможности участия.
Я не мог заставить себя взять газету и прочитать объявления в разделе «Требуется». Меня убивала сама мысль о том, что нужно будет вставать, и куда-то идти, и говорить человеку, сидящему за столом, что мне нужно устроиться на работу и что я обладаю для этого всеми необходимыми навыками и умениями. Мне было страшно. На самом деле мне было страшно от жизни – от всего того, что приходится делать каждому только за тем, чтобы у него было что есть, где спать и во что одеваться.
Для того чтобы устроиться на эту работу, мне пришлось уронить свое человеческое достоинство: на собеседовании я сказал, что считаю работу своим вторым домом. Начальству это понравилось.
— Человек, который не может написать рассказ о любви, ни на что не годен.
— А ты сколько написала?
— Я не считаю себя писателем.
Воюющим президентам достается больше власти, а позже — больше страниц.
Он был достоин её денег, а она делала всё, чтобы доказать, что достойна его любви…
Джейнуэй Смитсон двадцать пять лет проработал таксистом и был настолько тупым, что считал это поводом для гордости.
Сантехники восхищают его больше писателей. Они выполняют важную работу: обеспечивают течение говна, но, в отличие от писателей, говно у них подлинное.

– Я обожаю аэропорты и пассажиров, а ты?
– Нет.
– Люди такими интересными кажутся.
– У них просто больше денег, чем у тех, кто ездит поездом или автобусом.
Нельзя приходить к бедному человеку с картами и большой суммой денег. Бедняк рискует лишь потерять свою малость, но, если повезет, может и выиграть все, что вы принесли с собой.

Лицо – первое, что вы теряете, когда удача поворачивается к вам жопой.
Жизнь в колледже была стерильной. Здесь никогда не говорили, что ожидает нас в реальном мире. Они пичкали нас теорией, которая была совершенно бесполезна на улицах. Университетское образование могло лишь сделать личность непригодной для настоящей жизни. Книги только ослабляли нас. Когда человек оказывался в гуще жизни, ему требовались совсем другие знания, в отличие от тех, которыми были напичканы университетские библиотеки.

Так многие врачи делают. Дают тебе пилюлю и снова выставляют на улицу. Им нужны деньги, чтоб расплатиться за то, чего им стоило образование.

Плохая литература — как плохая баба: с ней почти ничего нельзя поделать.

я усвоил, что бедный обычно умирает бедным, что молодые богачи, соприкоснувшись со зловонием бедности, учатся относиться к нему с легкой насмешкой. Они должны выучиться смеяться, в противном случае нищета будет ужасать, мешая пищеварению. И они преуспевают в этой науке, также сказывается многовековой опыт предков.
Они экспериментировали на бедных, и если это срабатывало, то метод предлагали богатым. Ну, а если не срабатывало, то в бедных нехватки не предвиделось, чтобы продолжить эксперимент.
Только нищим известен смысл жизни, богатым и обеспеченным приходится лишь догадываться.
После тех двух похорон я приходил на бега и выигрывал. Что-то такое в похоронах было. От них лучше разные вещи видишь. Каждый день бы похороны – глядишь, и разбогател бы.
Победителей нет. Есть только кажущиеся победители. Все мы гоняемся за килограммом пустяков. Изо дня в день. Единственная потребность, кажется, — выжить. Но, кажется, этого недостаточно.
Все, что нужно пацану, – немного удачи. Все же есть некто, кто контролирует, чтобы все получили свой шанс.
Все эти мысли родились у меня от того, что меня окружают стихоплеты и подхалимы, которым нечего о себе сказать, кроме как того, что все они слабаки и эгоисты.
Она улыбалась самой грустной улыбкой, которую я когда-либо видел.

Настоящая красота заключается в характере, а не в форме бровей.
Любовь – это просто утренний туман, который обязательно рассеивается сразу после появления первых лучей реальности.
И все-таки я думаю, что ты заслужил хоть капельку любви.
Я всегда принимал женщин такими, какие они есть. Однако любовь приходила очень трудно и крайне редко.
Она стала для меня первой женщиной. Да что уж там женщиной – это первый человек, который принес мне радость.
Я сам по себе одиночка. Мне достаточно того, что я с женщиной завтракаю, засыпаю и иногда иду рядом по улице.
Почти всё — смешно. Мы срём каждый день — это смешно. Ты так не думаешь, а? Мы писаем, едим, в наших ушах скапливается сера, жир на волосах. Мы должны себя скрести. Действительно мерзко и тупо, а? И сиськи бесполезны, бесполезны… Знаешь, мы чудовищны. Если мы сможем это понять, то сможем полюбить себя… пойми, насколько мы нелепы, с нашими кишками болтающимися повсюду, по которым гавно так и течёт, как только мы смотрим в глаза друг другу и говорим «Я люблю тебя». Всё внутри нас каменеет, превращается в гавно, но мы никогда не пукнем рядом друг с другом. Тут есть над чем посмеяться. А потом мы умираем.
Бармен принёс мне стакан, взял деньги, которые я положил на стойку, и сказал:
— Я думаю, вы не очень воспитанный человек.
— Кто сказал тебе, что ты можешь думать? — спросил я.
Всё, к чему бы я ни прикасался, казалось мне пошлым и пустым. Ничего не интересовало, совершенно. Люди выглядели ограниченными в своей осторожности и щепетильной сосредоточенности на повседневных делах. И мне предстоит жить с этими уёбищами всю оставшуюся жизнь, думал я. Господи, какое скопище ног, рук, подмышек, ртов, хуёв, пизд и жоп. Они срут, ссут, болтают, и все они не стоят кучи лошадиного навоза.

Я жил с алкоголичками; жил почти без денег; не жизнь, а сплошное безумие. Приходится об этом писать.
Мне хорошо с бродягами, потому что я сам бродяга. Я не люблю законы, правила, религию и мораль. Я не позволю обществу перекраивать меня по-своему.
Есть крайне мало людей, с которыми я могу оставаться в одной комнате больше 5 минут, не чувствуя, что меня потрошат.
Не храните больше, чем сможете проглотить: ни любви, ни жары, ни ненависти.
Проиграть сотню долларов на бегах — большая подмога искусству.

Безумие относительно. Кто определяет норму?
Иногда, чтоб продолжить жить,
Нужно крепко разозлиться.

Если женщина не получает от тебя какой-то выгоды — славы, либо денег, — она тебя терпит лишь докуда-то.
люди обычно намного лучше в письмах, чем в реальности.
Сарказм — это естественная защитная реакция психики против тупизны окружающих.
Я — человек, для которого уединение жизненно необходимо.
Влюбленным в этом мире несладко, и так будет всегда.

Если я перестану писать, значит, я умер. Умру — вот и остановлюсь.
Смерть такая скучная. Вот что в ней хуже всего. Скучная. Как только происходит, с ней уже ничего не поделаешь. С ней не поиграешь в теннис, не превратишь её в коробку леденцов.
Трёхчасовая пьянь по всей Америке пялилась в стены, окончательно махнув на всё рукой.

Если ты писатель, беда вот в чём — главная беда: свободное время, чересчур много свободного времени.
…иногда приходится так сражаться за саму жизнь, что времени жить не остаётся…
я не знаю, что с нами станет, нам нужна большая удача, а мне не везёт в последнее время, да и солнце становится ближе, но какой бы мерзкой Жизнь ни казалась, всё-таки стоит ещё денька три-четыре пожить, ну что, осилим ещё немного?
…людям, сидящим в тюрьме, можно помочь только одним способом: выпустить их оттуда, и только одним способом можно помочь людям, сражающимся на войне, — остановить войну.
— Я люблю тебя, — сказал я.
— Правда любишь? Правда?
— Ну, в общем… да…

Тусклая жизнь нормального, среднего человека хуже, чем смерть.
Уж так паскудно устроен мир. Куда бы вы ни посмотрели, всегда найдется кто-нибудь, кто готов вцепиться вам в глотку.

Больницы, тюрьмы и шлюхи — вот университеты жизни. Я удостоен нескольких дипломов. Величайте меня «мистером».
Я снова дома. Это было чудесно. Я перевернулся на живот. Во Вьетнаме вовсю шуровали войска. В подворотнях присосались к винным бутылкам бродяги. Солнце ещё не зашло.

Безнадёжно. Всю жизнь я хотел стать писателем, и вот у меня появилась такая возможность, но ничего не снисходило.

Большинство людей уже мертвы задолго до того, как их закопают, — вот почему на похоронах так грустно.
— Как бы вы представились?
— Если бы мне надо было представляться, я был бы добр — я бы сказал: «Вот парень, который не признаётся».

Если способен предать и истребить всё человечество — это крупно, но если врёшь человеку, с которым живёшь, — это говно.
Я ведь обычный простой человек. Гений у меня присутствует, но общий знаменатель его очень низок. Я прост, я неглубок.
Очень трудно объяснять людям, что́ я пишу, и поэтому я больше не объясняю.
Если человек идёт в бордель, он получит шлюху, только и всего.
Мне кажется, гений — это способность выражать трудное просто. Они же что делали — они простое выражали сложно.
Мне нужно продолжать… я понимаю, о чём вы… нужно жить дальше, чтобы писать. Я не могу подняться на вершину горы и смотреть оттуда вниз, наблюдать.
— У вас в прозе есть центральная тема?
— Жизнь — с маленькой «ж».
Вообще-то, я не против женщин. Но и не за. Я просто их переживаю и пишу об этом.
— Какова вероятность того, что Буковски выиграет Нобелевскую или Пулицеровскую премию?
— Пошёл к чёрту!
Знаете, я действительно скотина, когда напиваюсь. Тогда я ко всем прикапываюсь. Так и не повзрослел. Я дешёвая дрянь.

— Как вы стали бродягой?
— Так вышло. Вероятно, от пьянства, отвращения и необходимости заниматься нудной работой.

Тяжёлое пьянство — подмена товарищества и замена самоубийства.
Бодун, электрическая игла, скверное пойло, скверные женщины, безумие в тесных комнатках, голод в стране изобилия — бог знает, как я стал таким уродом, наверное, это просто само собой, когда тебя лупят снова и снова, а ты не падаешь, всё равно пытаешься мыслить, чувствовать, всё равно пытаешься заново сложить бабочку… всё это нанесено на карту моей рожи, которую никто не захочет вешать себе на стену.

Большинство из нас — прирождённые поэты. И лишь когда наши старейшины до нас добираются и давай учить тому, чему они нас учат, поэт умирает.
Невозможно переоценить глупость толпы.
Будь у меня новенький авто и клевые телки — да е.. л бы я все эти базары о социальной справедливости.
Чем меньше веришь в жизнь, тем меньше теряешь. Мне почти нечего было терять…
Женщины бывают разные. Есть просто женщины, а есть волшебные существа.

Мужчине иногда нужна женщина — хотя бы как доказательство того, что он в состоянии добиться ее благосклонности.
Любовь приходила трудно и очень редко. А когда все же приходила, то хрен знает почему.
Всем нужна любовь, но не такая, которую практикуют большинство людей и которая ничего не дает.
Я все равно бросить писать не смогу, это симптом безумия.
Беспокоюсь, когда беспокоиться не из-за чего. А когда есть из-за чего беспокоиться, напиваюсь.
В некотором смысле, как бы я ни недолюбливал образование, оно помогает, когда смотришь в меню или ищешь работу — особенно когда смотришь в меню.
Знаете, в чем разница между критиком и простым зрителем? Критик смотрит кино бесплатно.
Наконец Сара сказала: «Нам пора домой, кошек кормить». Пьянка могла подождать. Голливуд мог подождать. Кошки ждать не могли. Я подчинился.

Хорошо, когда вызываешь неприязнь, это раскрепощает.
— Я тут в книжку заглянул и заметил фамилию Сэлинджер. Про него забыл — он тоже чертовски хорош.
— Что с ним стало?
Лучший способ покончить с собой был не просыхать как можно дольше: выпивка — временное самоубийство, после которого дозволенно вернуться к жизни, — ну, обычно.

Про моду на Чарльза Буковски ничего не знаю. Я слишком одиночка, слишком чудик, слишком против толп, слишком старый, слишком опоздал, слишком сомнительный, слишком пронырливый.

Я хожу по комнатам мёртвых, по улицам мёртвых, городам мёртвых — людей без глаз, без голосов; людей с фабричными чувствами и стандартными реакциями.

Поэт, как правило, — это недочеловек, маменькин сынок, не подлинная он личность, и вовсе он не годится для того, чтобы вести настоящих людей в делах крови или мужества.
Я откинулся на своей раскладушке и налил вина. Дверь оставалась открытой. Сквозь неё вместе с лунным светом в комнату проникали звуки города: игровые автоматы, автомобили.
— А если серьёзно, ты циник?
— Я неудачник. Был бы циником, чувствовал бы себя лучше.
Мой отец любил поговорку: «Раньше ляжешь, раньше встанешь, а кто рано встаёт, тому Бог даёт».
Вокруг меня собирались слабаки вместо сильных, уроды вместо красивых, неудачники вместо победителей.
Выглядела она несокрушимой, и действительно верилось — смерть её не возьмёт. Она была так стара, что умирать просто не имело смысла.
— И что же прекрасного в твоём лежании весь день напролёт?
— Я могу ни с кем не видеться.
— И тебе нравится это?
— О, да.
Я сидел в парке на скамейке, чавкал жвачкой и думал: «Ну, сегодня я обрёл нечто. Нечто такое, что поможет скоротать отпущенное мне время».
Мы были такими, какими были, и не хотели меняться. Нас называли детьми Депрессии. На наших столах не бывало приличной пищи, но мы вымахали в настоящих верзил и силачей.
Я не хотел быть похожим на своего отца. Он только старался походить на выродка. Когда ты на самом деле плох, ты не кривляешься, ты просто такой есть.
Мне нравилось, что меня держали за самого плохого. Быть гадёнышем здорово. Любой может слыть хорошим, для этого не требуется много выдержки.
Так вот, значит, что им нужно — ложь. Красивая ложь. Они хотят чтобы им вешали лапшу на уши. Люди — болваны. Оболванить их для меня оказалось проще простого.
То был нищий район города — маленькие домишки и дворики с почтовыми ящиками, где полно пауков, висящими на одном гвозде, а за окошками старухи крутят самокрутки, жуют табак, мычат что-то своим канарейкам и смотрят на тебя, придурка, заблудившегося под дождём.
Я жил тогда с одной, но моей бабы половину времени не было дома, шлялась где-то, и я был одинок без базара.

Хороша-то она хороша была, тётка что надо, но, как и со всеми тётками, после третьей или четвёртой ночи я начал терять интерес и больше не возвращался.

— Дом себе возьмёшь или съедешь? — спросила она.
— Бери себе.
— А собаку?
— И собаку бери, — ответил я.
— Она будет по тебе скучать.
— Я рад, что хоть кто-то будет по мне скучать.
Я встал, вышел к машине и снял первую же квартиру, где висела табличка.
Переехал я в тот же вечер.
Я только что потерял трёх баб и собаку.

Экспертами этот городок был признан, как писали в одном большом журнале, последним городом в США, на который враги захотят сбросить атомную бомбу.

Она заплакала в подушку, лёжа на животе, вся сотрясаясь. Просто девочка из маленького городка, избалованная и замороченная.
Она вернулась к себе в комнатёнку и надела лучшее платье, высокие каблуки, попыталась примарафетиться. Но в ней была какая-то ужасная печаль.
Мы ещё немного покиряли, а затем отправились в постель, но так, как раньше, уже не было, так никогда не бывает: теперь между нами было пространство, много разного произошло.
Чем больше я глядел на неё, тем меньше в неё влюблялся.
Я ещё и мёртв, я только в стадии быстрого распада. А кто не в ней? Мы все в одной дырявой лодке, подлизываемся к жизни.

То, что оставалось у меня от души, дрожало от радостного предвкушения. Её волшебный зад горел перед моим мысленным взором. Небо опрокинулось вверх тормашками и дрожало.
— В прежнее время, — сказал он, — жизнь у писателей была интереснее, чем их писания. А нынче — ни жизнь неинтересная, ни писанина.

— Не хочешь грейпфрута?
— Грейпфрута? От него не толстеют.
— Знаю, но утром я поскользнулся на нём, когда встал. Грейпфруты опасны.
Глаза у меня были голубые, а туфли старые, и никто меня не любил.

Сыщик без машинки всё равно что кот с презервативом. Или часы без стрелок.
Когда я общаюсь с людьми, хорошими или дурными, чувства мои притомляются, я перестаю воспринимать слова и сдаюсь на милость собеседника.
И теперь меня охватило странное пронзительное чувство. Колесо жизни совершило свой оборот.
Мы прилично угостились, потом снова налили по стаканчику и вышли к хозяину. У нас была семейная шутка: мы с Сарой разыгрывали из себя Зельду и Скотта, но потом бросили, потому что Саре не нравилось, как Зельда кончила, а мне — как Скотт писал. В общем, этот юмор не пошёл.
Мне было страшно. На самом деле мне было страшно от жизни — от всего того, что приходится делать каждому только затем, чтобы у него было что есть, где спать и во что одеваться. Поэтому я валялся в постели и пил.
— Когда-нибудь, — рассуждал я, — когда люди откроют проходы в четвёртое измерение, и мы будем жить уже не в трёхмерном, а в четырёхмерном мире, человек сможет выйти из дома… ну, типа пойти прогуляться… и просто исчезнуть. Никаких похорон, никаких скорбных слёз, никаких иллюзий, никакого рая или ада. Например, соберётся компания, и кто-нибудь спросит: «Кстати, куда подевался Джордж?» И кто-то другой ответит: «Не знаю. Он сказал, что ему надо выйти купить сигарет».
Я взял с собой Генри Миллера и всю дорогу честно пытался читать.
Почти все рождаются гениями, а хоронят сплошь идиотов.

Я предпочитаю послушать про жизнь американского бродяги, чем про смерть греческого Бога.
Мы стояли в центре комнаты посреди бедности и разбитых стаканов, той ночью не было больше ни скандалов, ни бродяг, ни проституток, любовь взяла верх над всеми, и на чистом линолеуме трепетали наши тени.
Для того чтобы разрушить жизнь любого человека, не нужно целой армии, обычно достаточно одного мужика или одной бабы, обычно всё и происходит один на один, даже когда армия идёт на армию, муравьи на муравьёв, кто угодно на кого угодно.
…спереди она тоже смотрелась неплохо, и чем ближе она подходила, тем лучше и лучше смотрелась, кроме лица, конечно, но видели бы вы мою рожу, лицо — первое, что вы теряете, когда удача поворачивается к вам жопой.
Улыбка — недорогой способ выглядеть лучше.
Мы читаем, чтобы сказать, что мы это читали.
Она растрачивает свою красоту и обаяние на этого болвана, самого недостойного из всех.

Выживает не самый сильный и не самый умный, а тот, кто лучше всех приспосабливается к изменениям.

Не отступай перед трудностями. Смотри им прямо в лицо. Смотри, пока не одолеешь их.

Как-то я был в Санта-Фе и разговаривал, ну, вернее, выпивал со своим приятелем, который слыл весьма известным психоаналитиком, и вот в середине очередной нашей пьянки я спросил его:
— Джин, скажи мне, я псих? давай, дружище, колись, я готов ко всему.
он допил свой стакан, поставил на столик и ответил:
— сперва ты должен мне заплатить.
тут-то я и понял, что по крайней мере один из нас уж точно псих, губернатора Рейгана и спортивных журналистов с нами не было, и второй Кеннеди был ещё жив. но меня посетило какое-то странное чувство, я сидел, пил и ощущал, что не так всё хорошо, что всё плохо и будет плохо как минимум ещё пару тысячелетий.
Настанет день, и мы поменяемся местами.
Из-за неуверенности в будущем сложно порвать с прошлым.
Вторник. Ничего нового. Ебался и бухал.

Женщины не дают в основном не из-за целомудрия, а из-за комплексов.
Давай назовем это просто интересом. Или небезразличием.

Я не рву задницу за человечество, как это делал Камю (читайте его эссе), потому что, если честно, от большей части человечества меня воротит, единственное, что может спасти его, это совершенно новая концепция всеобщего интеллектуально-интуитивного понимания происходящего, реальности и изменений, и это только для малышей, которые ещё не умерщвлены, но и им не спастись, ставлю двадцать пять против одного, что никакой новой концепции не будет — уж слишком это было бы разрушительно для властвующей банды, нет, я не Камю, но, дорогие мои, меня задевает, когда я вижу, как Недоумки греют руки на Трагедии.
Как гласит народная мудрость (я сочиняю народные мудрости, бродя в лохмотьях), знание без практики хуже, чем полное незнание, потому что если вы действуете наугад и это не работает, можете просто плюнуть и сказать: «блядь! сегодня боги не на моей стороне!» но если вы знаете и не делаете, то постепенно начинаете плутать по мансардам и тёмным коридорам своего сознания и во всём сомневаться, это вредно для здоровья, ведёт к мрачным вечерам, перебору с бухлом и мусородробилке.

Нет ничего скучнее правды.

Разница между Искусством и Жизнью в том, что Искусство более сносно.
Если хотите узнать, а где же Бог, спросите у пьяницы.

Когда Любовь обретает командный голос, шёпот Ненависти может доставлять удовольствие.
Сочинение стихов неким образом подталкивает человека к пропасти — что есть, то есть, но мы все трое легко можем дожить и до девяностолетних седин, представьте-ка себе мир в 2010 году н. э.! естественно, как он будет выглядеть, зависит от того, как мы распорядимся Бомбой, я рассчитываю, что человек по-прежнему будет есть яичницу на завтрак, путаться в сексуальных проблемах, писать стихи и кончать с собой.

Чего они нам не скажут, это что наших психопатов и наших убийц породил наш нынешний образ жизни, наш старый добрый чисто американский способ жить и умирать, чёрт, да то, что мы ещё не поголовно выплёскиваем своё помешательство наружу, это просто чудо!

Доводы были одни и те же. Всегда. Теперь я всё понял: величайшие любовники — это люди, у которых есть куча свободного времени.

Нельзя быть писателем каждую минуту жизни. Ты становишься им, садясь за машинку. Когда ты за ней сидишь, остальное уже не так трудно. Самое трудное — заставить себя сесть на этот стул.
Человеку нужны три вещи: вера, тренировка и удача.
Если у меня была книжка или стакан, я не думал чересчур много о
других вещах — дураки творят себе собственный
рай.
Наутро было утро, а я ещё был жив.
Может, роман напишу, подумал я.
А потом и написал.
Его и не любили, и не презирали. Он просто был.

Никто не знал, насколько я был хорош, никто не догадывался о моих возможностях. Я был неведомым чудом.
Это был гениальный артист в узких плавках, подчёркивающих размеры его гениталий, с шаловливым взглядом и кругленькими ушами.
Лучшее в писателе — оно на бумаге. Остальное, как правило, чепуха.
Мир по большей части безумен. А там, где не безумен, — зол. А где не зол и не безумен, — просто глуп. Никаких шансов. Никакого выбора. Крепись и жди конца.
Всё нам скажет жёсткая чистая строка.

Почему я не кто-то другой и не сижу на бейсбольном матче? Волнуясь за результат. Почему я не повар и не сбиваю омлет, как бы отстранёно? Почему я не муха на чьём-то запястье и не заползаю в рукав с затаённым волнением? Почему не петух в птичнике и не клюю зёрнышки? За что мне такое?

Копирование информации с сайта greednews.su разрешено только при использовании активной гипер ссылки на новость, спасибо за то что цените наши авторские права!

Поделиться ссылкой: